Интервью Нобелевского лауреата по физике Андрея Гейма: «Я чувствую изменения в российской науке»

Cоветский, нидерландский и британский физик Андрей Гейм, родившийся в Сочи, рассказал в интервью о заботах нобелевского лауреата, своих новых исследованиях и переменах в российской науке.

В 2010 году Андрей Гейм и другой воспитанник российской научной школы Константин Новоселов (РФ, Великобритания) стали лауреатами Нобелевской премии по физике за эксперименты, позволившие получить самый прочный материал в мире — графен.

— Как изменилась ваша жизнь за восемь лет после получения премии?

—Я обычно говорю, что вышел из нобелевских испытаний практически без шрамов. Я наблюдал многих людей, которые после получения премии практически сходили с ума. Половина из них начинает доказывать всем, что Нобелевская премия была неслучайна, и работает так много, что действительно себе здоровье подрывает. А вторая половина начинает думать, что они гении, и перестает работать совсем. Для меня ничего не изменилось в жизни, за исключением того, что каждую неделю приходится отказываться прочесть примерно десять лекций, от интервью с журналистами. Или давать интервью.

Конечно, первый год или первые два года выбивают из колеи:столько публичных лекций, всяких интервью, других премий, почетных степеней. Это требует дополнительного времени. Если говоришь, что присуждение премии не оказывает влияния на жизнь, то это в некотором смысле неправда. Первые два года разрушительны. И как бы ни хотелось забиться в свой угол и заниматься только наукой, этого не получается.

Но, понимаете, надо же свою жизнь чем-то заполнять:если дома сидеть, то скучно. Можно ее заполнять поездками по всему миру, собиранием медалек и тому подобным. В первые два года, когда мне пытались давать почетные степени (а у меня несколько уже есть), я в основном отказывался. Я отвечал, что все это мне напоминает Брежнева: у него грудь недостаточно широкая, чтобы повесить все медали. Это была моя присказка, когда я отказывался от очередного звания или профессорства.

— Вам ведь построили институт графена?

—Да, но я никакого отношения к администрированию Национального института графена не имею. Архитектурой занимался Костя Новоселов, здание большое. Я, как и многие другие, —обычный пользователь этого института. Мои студенты и аспиранты приходят туда, и я там бываю практически каждый день, но к официальному администрированию никакого отношения не имею.

Единственное, к чему я отношусь болезненно, — это когда правительство или чиновники пытаются все деньги на науку перенаправить от фундаментальной к прикладной. Чтобы, что называется, мазалось на хлеб в течение пяти лет. Иногда по таким поводам я взрываюсь.

— Вы же в настоящее время занимаетесь новыми направлениями? Там возможен новый прорыв и новая премия?

—Я довольно необычный ученый. Я копаю на поверхности. На графен ушло —от начала работ до получения Нобелевской премии — где-то семь лет. До него я занимался совсем другими делами. И сейчас на графен у меня уходит лишь 20–30% времени. Все эти установки и новое здание — я их использую, конечно, но мои исследования идут сейчас совсем в других направлениях.

Одно маленькое направление —его не следует даже упоминать. А второе —я занимаюсь водой на атомарном уровне, или, можно сказать, двухмерной водой. Речь идет о свойствах воды, когда ее сжимают до толщины одной молекулы. После Нобелевской премии у меня примерно 20 публикаций в популярных научных журналах, и половина из них посвящена свойствам воды, когда ее сжимают до одного монослоя.

Остался кристалл, из которого «вытащена» одна атомная плоскость. Мы исследуем полость, оставшуюся в кристалле. В буквальном смысле — дырку, но в один атом высотой. Это то, чем мы занимаемся последние три-четыре года.

Это очень интересная система. Все занимаются двухмерными материалами, а мы занимаемся двухмерным "ничто", свойствами вот этой самой дырки.

Меня в Стокгольме пригласили на семинар по воде, так как мы изучаем свойства воды в такой полости. Почему это важно? Все Нобелевские премии за последние 20–30 лет связаны с тем, как жизнь самоорганизуется. Это все происходит в воде.

Знаете, протеины рисуют такими ленточками, расстояние между ними порядка 1–2 нанометра. На самом деле, когда мы приходим к таким расстояниям, поляризация практически исчезает, вода становится совсем другой. Она больше похожа на лед и на слоистую структуру.

— Вы следите за тем, что происходит в России в образовании и в науке?

—В некотором смысле за последние три года в российской науке я начал находить и чувствовать изменения. Пока это только чувство.

В течение 25–30 лет, что я живу на Западе, где-то с середины 1990-х, я махнул рукой на российских молодых людей. Они шли в бизнес и тому подобное. Я не пытался их брать к себе в группу, это было совершенно бесполезно. Люди не горели так, как в те времена, когда я был сам молодым ученым, окончившим институт, готовя свою кандидатскую диссертацию.

Сейчас же, за последние три-четыре года, у меня было несколько ребят из Москвы с горящими глазами, хорошим образованием.

Сейчас я всем говорю: рекомендуйте ребят из России, для них мы позиции найдем. Многое коренным образом изменилось, за последние три-четыре года появился кластер людей. В некотором смысле изменилось отношение этих людей, они стали более заинтересованными в науке. Некоторые стали переезжать с Запада назад в Россию.

Почему? Может быть, за последние пять лет деньги в науку инвестируют, люди стали понимать, что возможна карьера в науке, университеты стали лучше финансироваться. Я лично знаю работы —буквально за последние три-четыре года —из университетов или центров типа «Сколково», абсолютно на высоком мировом уровне. Связано ли это с реформой образования или академии —не знаю, обычно на все требуется время.

Происходит перемещение центра массы из академических институтов в университеты, по крайней мере, частично, что я приветствую. Такие университеты —у них научные базы, там молодые ребята. И совершенно по-другому стало, чем было в академических институтах, из которых я вышел. Теперь благодаря реформе эта связь восстановилась с потоком молодых людей, которым создали возможность карьеры в России, в науке. Это люди, которые туда идут, поскольку не могут заниматься бизнесом. Сейчас это изменилось, и очень положительно, несмотря на все санкции. Я вижу некий прогресс.

Источник: Источник: ТАСС